АЛЬТЕРНАТИВНАЯ КАРТИНА

[li_hin]

Человек, заявляющий, что он «ненавидит барбалакшу» только на том основании, что это кажется ему чем-то колючим и шерстяным, или потому, что ему где-то когда-то показалось, что некто невысоко отозвался о ее внешних данных – и это стало, за неимением другой информации, его собственным «знанием» по данному вопросу (возможно, подкрепленным другими обрывочными сведениями или его же догадками на основании собственного опыта с «барами», «лакшами» или «шумами») – короче, любой из нас, умников, – никуда этим своим заявлением с собственного места себя не сдвинет.

Как он, «ненавидящий барбалакшу», и на этом останавливающийся, мог бы узнать, что «барбалакша» – это название, допустим, самого вкусного и питательного блюда в мире, просто на незнакомом ему языке, или вообще – чего-то для него близкого и родного? Или того, что он всю жизнь искал, хотя имеет при себе – но тот, кто пытается ему на это указать, не знает другого обозначения, понятного для этого несчастного?

Призывы побороть гордыню – из той же серии. Эти «побороть» и «гордыня», когда-то впервые сказанные, что-то значили для тех людей, с тем багажом, в тех условиях. Через четыре перевода и десять культурных эпох они попросту не втыкаются в нужное место.

«Побороть»? «Гордыню»? Это что-то такое религиозное, с постной рожей и задушенными комплексами? А-а, знаем-знаем. Наверное, да, для кого-то – утешение, за неимением занятий и общей жизненной анемичностью. Меня это разве касается? Во-первых, я не гордый. Наоборот, вся моя жизнь есть борьба за ради других, и вообще – мне уже херово и так, ведь приходится каждую секунду наступать на горло собственной песне, пренебрегать своими интересами. Тут успеть бы хоть чуть-чуть побороть эти неповоротливые жизненные обстоятельства, где уж мне еще гордынями какими-то страдать: у меня на утро глажка, а на вечер стирка, меня ждет работа, и мои трудности и так трудны на пределе моих слабых возможностей…

Да яб же твою юм! Дорогой, тебе просто пытались сказать, что вся точно та же твоя жизнь могла бы – и должна – протекать без этого фонового страдания! Кажется тебе, что можешь выбирать свой жизненный маршрут или влиять на обстоятельства в сторону их улучшения, или не кажется – это полностью не в твоей власти. И ни в чьей. Ощущаешь «ты» внутри беспокойство – «производишь» внешнюю работу. Нет – не производишь и ничего не улучшается. Не «ты» создавал это тело с его способностью или неспособностью к труду и беспокойству – и обстоятельства, вместе с возможностью их улучшить – тоже не твоя забота. Все уже сложилось именно так, как результат всей массы взаимовлияющих процессов. Одно конкретное тело будет тревожиться, беспокоиться и пробиваться в жизни, другое – будет лежать в канаве, третье – срывать цветы удовольствий… Всё уже так, всё уже происходит – только «тебя», как страдающего субъекта, тут нет. И никогда не было.

Досталась трудная жизнь этому телу? Извини, так уж вышло. Но лично против тебя это не направлено – не ТЫ вынужден что-то делать: «что-то» «вынуждено» «делаться» «чем-то».

Нелепая, или счастливая, или пустая, или трудная-но-героическая жизнь – должна прожиться тем или иным организмом. Он не может не менять ее к лучшему – и меняет. И только иллюзия, что был какой-то выбор, что можно было работать вместо отдыха или отдыхать вместо работы – короче, только затухающее мерцание воображаемых «иных вариантов» – доставляет ненужные страдания.

Собственно, и ложная «память о возможном», и ощущение боли, и сам «болящий» – тоже происходят (точнее, имеют склонность происходить) – САМИ СОБОЙ, НЕИЗБЕЖНО, В СИЛУ УСТРОЙСТВА ГОЛОВЫ. Настоящий ты просто вынужден эти процессы наблюдать. И фактом собственного наблюдения – давать им возможность проявиться и разрастись: все это существует только благодаря твоему вниманию, кормится твоей же собственной энергией.

При этом тебя среди, или внутри, или еще «где-то» просто нет. И в этом – основная трудность.

Признать что-то на уроне аргументов, или чьего-то замшелого авторитета, или собственных сознательных выводов – еще не значит пережить это как факт или применить к своему конкретному случаю. Просто потому, что прежнее виденье вбито в структуры, лежащие прежде, глубже и раньше сознательных. Туда это просачивается медленно, по каплям, обходными путями, и только в форме конкретного переживания или опыта. «Говорить» с этим бесполезно – там нечему и нечем понимать наш фонетический язык.

Это страдающее или наслаждающееся «я», взятое само по себе, ничего не весит – оно не имеет ни формы, ни объема, ни внешнего вида. Просто знак в памяти, воспроизводимая одна и та же последовательность вспышек, приводящая к «восприятию» чего-то «вроде» тела с чем-то «вроде» мыслей/чувств внутри. Призрак, условный ярлык. Этот знак, чтоб пережиться, как нечто реальное, каждый раз должен быть связан с памятью о чувствах или ощущениях, относимых к нему прежде. Память о том, «что я страдал», вызывает образ «я», наполненного страданием. «Наслаждавшееся» «я» вспоминается, как пачка удовольствий, объединенных словом-оболочкой «я». В среднем случае – это винегрет впечатлений, хоть какое-то «плотное» наполнение для этой пустоты. И отказаться от этого «я», или решиться проверить, возможно ли его изначальное отсутствие – для ума выглядит, как приглашение отказаться вообще от всего: от прежних и будущих радостей, да просто – от «себя самого». А тут бдит инстинкт самосохранения, запрещающий телу самоубийство.

Факт, переживаемый на опыте, – и только таким путем доступный уму по-настоящему – что можно не быть привязанным к страданию, и при этом сохраниться, как целое. То, что есть настоящего, исчезнуть не может – оно только может стать заметным, обнаружившись, как просто счастье; да всё, что в течение жизни можно было назвать этим словом, «поступало» именно отсюда, из ума же, – когда изменение внешних обстоятельств позволяло ненадолго утихнуть всей этой сумбурной буре в стакане головы. Остается всё, и все на своих местах – и память, и ум с его мыслями, и планы, и беспокойства, и желания, и возможность испытываться беспокойству или радости – но исчезновение идеи о стоящим за всем этим или испытывающим все это «мне» – меняет перспективу и все пропорции настолько кардинально, что самое красочное, или подробное, или образное описание никак не способно этого передать. Увы.

Это как вернуться домой, не покидая этой «своей» жизни, и обнаружить, что ты никогда на самом деле из своего дома и не уходил – а для возвращения и нет необходимости что-то покидать. Ты так же, по-прежнему, остаешься и в этой, прежней жизни, только живешь «в нее» из дома, а самое смешное – теперь ты точно знаешь, что «уйти» из дома вообще невозможно. Так же, как невозможно хотя бы на мгновение «остаться без себя». Забыть, это да. И еще начинаешь узнавать и «признавать» все описания (которых удивительно много), пытавшиеся как-то это все раньше передавать.

Вот на что это похоже. Только на самом деле.

И все, что для этого нужно, по большому счету, – это просто знать о такой возможности. Ну, и постоянно пытаться обнаружить это состояние, которое на самом деле всегда при тебе.

Нужно только мягко пресекать попытки ума «пережить слова» – в виде доступных ему образов – вместо самого подобного опыта. Для чего ему и нужна помощь – формирование привычки не забывать, помимо указания собственно «направления», в котором ему предлагается «посмотреть».

А, да, еще засада – привычная убежденность, что все должно быть сложным для достижения, по крайней мере, – все стоящее. Очень замедляет, особенно будучи наложенным на то, что самые простые вещи приходится долго и сложно, и путано, и с повторами – излагать самому себе на нашем корявом языке, умеющим только последовательно и частями описывать целое (см. историю про слона и дураков).

Даже предупрежденный об этом многократно, все равно продолжаешь искать сложность там, где ее нет и быть не может. Ум «отворачивается» от всего, что, по его мнению, слишком просто, или очевидно, или давно «известно» в тех же формулировках, – и ищет чего-нибудь такого, экзотического, экстатического или хотя бы просто трудного (часто – чтобы именно на этом основании вообще отказаться от всего!). Это частный случай общей механики «импульса к действию», когда баланс некоторое время болезненно колеблется между ленью и необходимостью, причем любой выбор оставляет чувство полной неудовлетворенности – или помнишь, что был «вынужден обстоятельствами» действовать, когда «мог бы лениться дальше», или пытаешься продолжать лениться, но уже без всякого удовольствия, поскольку знаешь теперь, как оно было надо «по-правильному».

И вот эта заморока – единственное, что на самом деле исчезает (т.е. узнается, как совсем необязательное «к проживанию»), когда ум получает возможность большей перспективы. Короче, ему надо помнить, что он не обязан принимать на веру ничего, что не подтверждалось бы его собственным опытом, – и что у него есть полное право этот собственный опыт не конструировать из слов, а реально получить (и уже потом проверять, насколько адекватными были знакомые ему описания и что собственно в них имелось в виду).

«Продолжает искать сложность» и прочие подобные выражения, понятно, - только образы, призванные указать на особенности процесса, и, понятные буквально, только укрепляют иллюзию некоего «действующего ума» – нечему в нем действовать, и не со зла это – просто процесс происходит по привычному маршруту, если некому было настроить. Когда «умом» никто не занимается, он, на самом деле, – довольно бестолковая (ну, устроен так!) и робкая скотинка, склонный решительно ввязываться только во всякую ерунду и «медлящий» там, где ему действительно стоило бы сделать те полшага, меняющие всё. Мимо мешка с золотом он проходил многократно, и еще не раз пройдет, зажмурившись – к этому нужно быть готовым и не терять терпения. Даже «поглощая» с удовольствием всякое душеспасительное чтиво, иногда абсолютно практическое, он «имеет склонность» – вместо того, чтобы принять хоть что-то, как руководство к действию, – «проживать» текст так же, как любую беллетристику, временно отождествляясь с героями или автором и даже как бы «испытывая» приведенные упражнения и описание их результатов. Разница тут (и реальная степень «сложности»!) такая же, как чтение инструкции к собственной же зажигалке и обучение ею пользоваться. Так же, как в этом неуместно само слово «обучение», – не нужен вообще никакой, ни в малейшей степени, предварительный пафос, обычно «на автомате» проецируемый вокруг любого дела, соотносимого с чем-то кроме привычного жизненного пятачка.