Опять про биологические корни страдания и как с ним бороться (лекция самому себе)

[li_hin]

Смутно помня, или невнятно догадываясь, или изначально представляя себя, как что-то абсолютно свободное, безграничное и ничем неповреждаемое, человек всю жизнь вынужден видеть себя в образе своего «я». Этот образ, или представление о себе, возникает, очевидно, по необходимости, сам собой – нужно же как-то о себе знать. Но если путать себя с этим образом себя – т.е. всерьез верить, что этот упрощенный служебный символ и есть все, что ты собой представляешь, – начинаются проблемы.

Проще всего дуракам: живут, не покидая потока. Но настоящих правильных дураков вокруг мало, а обычного маниакального безумца никак в качестве подсказки не воспринимаешь. В итоге, получая какой-никакой опыт жизни, ум честно обкарнывает этот образ «себя» сообразно случавшимся обстоятельствам. Это как если бы широко стремился сразу во все стороны, но после каждого случая, когда на что-то натыкался, – все время помнишь потом в той стороне невидимую, но непреодолимую границу, очень от тебя неподалеку – постоянно теперь присутствующую.

И все эти «границы вокруг себя» носишь потом всю жизнь с собой, а всякий новый негативный опыт ту или иную границу только подтверждает и укрепляет, а много обломов – пододвигают ее к тебе еще ближе. При этом большее для себя пространство продолжаешь помнить или хотя бы почти бессознательно хотеть.

А когда жизненный опыт и, тупо, факты говорят тебе все время, что в эту сторону – нельзя, и в эту, и в эту, а в эту – только до такого-то предела, а дальше все равно будет нельзя, – начинаешь, в конце концов, ощущать почти физическое давление. Ну, или как будто тебя обрезали со всех сторон, и довольно значительно (вообще, поскольку себя еще и с этим конкретным «своим» телом часто путают – это даже не то, что края пообрезали: это как из целой бесконечности вырезали контур по форме тела, только трехмерный, и тебе теперь в получившемся пространстве жить предстоит).

Пару раз на подобных своих ощущениях вниманием зафиксируешься, да еще их сильной эмоциональной реакцией сопроводишь, и привет – провалились эти представления глубоко в мозг этого самого тела, уже в качестве объективного факта.

После чего самый-то джаз и начинается.

Мы же знаем, что все мы родом из детства. А наше с вами общее детство было не то два, не то три миллиарда лет назад, и всё прошедшее с тех пор время мы всё формировались и формировались, отлаживая форму, запоминая навыки и оттачивая реакции. И то, чем мы сейчас можем что-то чувствовать, делать, видеть и знать, – целиком и полностью сформировано этими миллиардами лет отбора (а если кто думает, что у него только «ушки папины» и «носик мамин», а весь остальной он сразу готовым тут поставлен, с чистого листа – так это он просто никогда своим устройством и происхождением по-настоящему не интересовался). То есть по устройству и работе тела мы – самые что ни на есть животные, с довольно долгой историей «за плечами».

А что делает любое нормальное животное, если вокруг него вдруг тесно окружающая среда сомкнулась, или плавник/конечность кто-то отчекрыжил? Правильно, бросает все прочие занятия и срочно начинает из обвалившейся норы выкапываться – или определяет габариты агрессора и либо нападает, либо бежит. Спасает, то есть, собственную жизнь. Изо всех сил, и без особых рефлексий.

И таких спасшихся когда-то животных, со всеми их инстинктами, у тебя в мозге, образно говоря – толстая слежавшаяся пачка; каждое – тоненькая «фотография» в доли микрона толщиной, но прикинь, сколько их всего было, с того момента, как у кого-то первый «мозг» образовался, и до этого – пока итогового – тебя.

И вот все они «узнают», что стесненность повысилась до дискомфортной, или что-то, что раньше было наше – теперь у нас отсутствует. И тут же, автоматически, они все в твоем лице начинают разом бороться за твое же спасение. А если видимых улучшений ситуации сразу не происходит – разом же испытывают предсмертный ужас и тоску. А это же все не просто мысли – это особая для таких случаев биохимия, и специальная активизация зон и мобилизация систем. Только, в наших условиях, не однократная, а на постоянной и длительной основе. Праздник, который всегда с тобой.

А тут еще и сознательный ум в полном раздрае: не успел еще в воображаемом ток-шоу воображаемого оппонента додавить аргументами, а уже пора бежать смотреть про себя внутреннюю мелодраму с элементами порнографии, да еще «одним глазком» приходится за триллером со своим же участием следить (говно, конечно, но ведь не оторвешься, пока развязку не узнаешь, а то потом бояться придется)…

А в промежутках надо еще успевать собственно жизнью руководить – тоже та еще задачка, при таких-то противоречивых исходных данных: то ли тварь дрожащая, то ли право имею. И уже остановиться бы на чем-то одном, да никак не выходит – каждый из вариантов половине имеющихся в распоряжении фактов прямо противоречит. А решать что-то надо, на то он и мозг. В итоге живешь смело, но боязливо, спокойно, но в постоянной тревоге, держишь все под контролем, но от тебя ничего не зависит... Йаду мне, йаду!

Простые радости жизни, конечно, немного отвлекают, но полностью забыться все равно ответственность не дает. И живет такое существо – с виду нормальный человек, и глаза – не всегда, как пуговицы, и в жизни пробился и всех одолел, но при этом по внутреннему самоощущению, если себе не врет, – готовый пациент в Кащенко. Но, поскольку и вокруг все такие же, то это как бы уже и норма, особо не выделяешься.

Самое забавное, что – благодаря, вероятно, все той подсознательной биологии – все время остается иллюзия, что для исправления ситуации нужно что-нибудь еще сделать. Так сказать, собрать силы/волю в кулаки и свершить самый последний, решающий рывок к покою и счастью.

Серии таких рывков постепенно складываются в марш-бросок длиной в жизнь, в полной выкладке, где – помимо прочего – и сам источник проблем с тобой все время путешествует. И, вроде, по другим видно, и собственные перспективы четко понимаешь, но все равно загнанной лошадью продолжаешь бечь, даже когда на месте сидишь и бездельничаешь. Просто потому, что по-настоящему остановиться никто сейчас уже не учит, а старых авторов изучать, это надо столько покоя иметь и свободного времени, что, будь они у тебя, – и авторов никаких бы не потребовалось. Решаешь пока проблему доступными средствами: стремишься к тому, что для тебя выглядит свободой, и убегаешь от беспокойства.

Свобода-то, она одна, и ты ее, по опыту, всегда опознаёшь и с рабством не путаешь. Но пока сами эти концепции не разоблачишь, они так и будут тебя, в связке, преследовать.

Пока свобода кажется зависящей от обстоятельств (а с ней – и покой, и счастье), никуда не денешься – будешь стараться эти обстоятельства сохранить, удержать и зафиксировать. А прямо посреди постоянно меняющейся жизни схватить и надолго удержать можно только какой-нибудь труп – он один гарантированно не изменится, разве что пахнуть начнет. Знаешь, но держишь – помнишь, как к этому стремился. И даже до того, как твоими усилиями ситуация станет окончательно мертвой,   все равно где-то там у себя помнишь, что сохранить тут ничего в прежнем виде невозможно и, главное, есть подозрение, что начинаешь потихоньку от созданных с таким трудом и изо всех сил сохраняемых обстоятельств – зависеть. А эта зависимость от внешних обстоятельств, если в острой форме переживается, – ближе, на самом деле, к рабству. И, значит, пора бежать к другой, «настоящей» свободе… А – «выше же головы не прыгнешь», и обозримых ситуаций, в которых можно было бы снова эти счастье и покой испытать, – все меньше, и вот-вот всё твое зверье опять начнет скулить, выть и метаться… Тупик-с, господа.

Это если ты – в своей голове.

А если это голова – в тебе, как и все возможные обстоятельства, как и вообще все, то какой смысл куда-то еще бегать? Всего-то нужно, ненадолго перестать этой головой колоть орехи и додумывать миллионы важнейших мыслей. Освободи на секунду ум от всего, на чем он, бедный, зафиксировался, и сам все увидишь.

И свобода – вот она, вечно твоя и всегда такой была. И ты только представлял, что ее покинул, пока этим своим «я» страдал. И «я»-то это, на самом деле, никак страдать и мучиться не может – оно же просто образ, и кажется живым только потому, что ты сам живой. И тело это тоже никак тебя не ограничивает, если перестать верить, что ты в нем сидишь, – это же просто машина. Вовремя корми, смазывай, используй по назначению, – и прослужит, сколько положено, и не раз тебя еще порадует. И о чем тут вообще можно беспокоиться?!

Ну, или продолжай все видеть по-прежнему. Тоже твое право. Тогда – до следующей жизни!

Адью!

Тут основной пафос в чем? Хочешь беспокоиться и тревожиться – можешь беспокоиться и тревожиться. Главное, не забывай, что у тебя есть природное, неотъемлемое право этого не делать.

Как это известные мне авторы видели: тревога, беспокойство и пр. – не прямые антонимы счастья, покоя и любви. Тревога и беспокойство просто «происходят» в покое и счастье – как звук в тишине, или предмет в пространстве.

Но ум на них полностью фиксируется (тут, вероятно, что-то все же есть биологическое: страх же, боль или тревога для мозга – сигнал опасности, и как раз нормально, что им тут же все внимание уделяется). А что такое для ума тотальная фокусировка? Это когда он все остальное начисто забыл, ничего больше не видит, и весь «пребывает» в предмете.

И все бы ничего, но тотальная фиксация внимания в наших, неприродных условиях, вместо того, чтоб помогать справиться с проблемой, только без толку эти сигналы усиливает – поскольку источник боли или тревоги у человека уже не обязательно снаружи скалится, чаще это просто мысли в той же голове.

И со временем, при регулярной накачке вниманием, сама тревога может разрастись уже на все обозримое мысленное пространство, и стать даже привычной, то есть (как это ни смешно) начинает воспроизводиться, в некотором смысле, – для «комфорта», как освоенный и привычный внутренний фон или привычная же и автоматом выскакивающая при любом поводе реакция. То есть уму она нужна, как знакомая и постоянная составляющая его мира, и тот же ум при этом, вместе с телом, на эту «знакомую и постоянную» не может не реагировать болезненно – так, как им и положено природой. Вечный двигатель такой получается, все время набирающий обороты. А все же эти внутренние виденья и обозримые пространства не просто так этими словами описываются – там та же механика работает, что и для привычного нашего «наружного» зрения. И создаваемый умом фон – каким бы он при этом ни был субъективным и только для этого ума существующим – для него самого, все же, является именно фоном. Радость, счастье, покой и проч. в такой ситуации неизбежно будут казаться событиями или ограниченными явлениями – на этом фоне!

И даже если случай не такой крайний, ум обманывает сам себя не менее успешно.

Обычно, «в норме», – беспокойство это и все такое обычно связано с чем-то конкретным: с неким представлением, образом ситуации и пр., т.е. субъективно выглядит все же больше предметом, чем фоном (эдакий локальный вихрь в психике). Тем не менее, от настоящего фона оно внимание отвлекает так же эффективно; делает подлинное постоянное переживание комфорта как бы не существующим. При этом, по аналогии с локализованной тревогой, счастье и покой тоже начинают представляться чем-то локальными и отдельным. Тут уже один шаг до того, чтобы их с каким-то предметом или набором предметов спутать или «связать». Тем более что, получая желаемое (к ним же стремишься, так?), на какое-то время прекращаешь суету. Вихрь распался, стало заметно все остальное. Мозг же сочиняет ложную причинную связь: «добился, и поэтому счастье», и прямо это счастье предмету приписывает.

Хотя, если подумать, можно тем же самым мозгом эту ошибку разоблачить.

Остальное – дело практики. Можно видеть так, можно по-другому. Постепенно более комфортная фокусировка станет и более привычной. Это, вкратце, называлось «возвращением ума домой». Довольно точный образ. В конце концов, смелое предположение на тему: «что, если краски жизни не появляются-исчезают, а просто временно от чего-то становятся незаметными» выглядит вполне правдоподобным. Если периодически к нему возвращаться, и попытаться найти это «что-то», отвлекающее внимание от счастья и смысла, – ум рано или поздно сам во всем разберется.